Сильвия Сондецкиене о муже, времени и людях

В эти дни Санкт-Петербург наполнился духом великого Литовского дирижера Саулюса Сондецкиса. В Эрмитажном театре звучала музыка в исполнении симфонического оркестра Национальной школы искусств им. М.К. Чюрлениса, создателем и многолетним руководителем которого был Сондецкис и с которым в 1976 году он победил на Всемирном конкурсе молодежных оркестров им. Герберта фон Караяна в Берлине. Вдова Маэстро Сильвия Сондецкиене любезно согласилась поделиться воспоминаниями о годах, проведенных рядом с мужем, известных и не очень историях из его жизни.

Традиции, которые он создал, работая с этим литовским школьным оркестром, я их слышу. Я слышу его идеи работы с оркестром. Когда он стал его руководителем, это был 1956 год, сначала он работал просто педагогом по скрипке, а потом ему передали, попросили дальше руководить оркестром, из которого ушел старый руководитель. И это было, ну знаете, как кто-то нами управляет. Я так думаю, что это было начало его дирижерской деятельности. Но я первый раз об этом услышала в своей жизни, что с этим детским оркестром, он организовал работу, как в профессиональных симфонических оркестрах. Там даже были службы: ноты, инспектор. Дети были назначены делать определенную работу в оркестре. Его мама была выдающимся педагогом, и может быть он унаследовал это от нее. Может быть, педагогическая работа была во всей его жизни, во всех ее сферах. И знаете, эти дети, которые очень активные, их нужно направлять. Они талантливые. Он инспектором оркестра назначал самого большого разбойника. И эти «активные» ребята, ох, какие они были инспектора! Как они соблюдали порядок в оркестре!

С одной стороны эта идея, и, с другой стороны, вот когда он готовился к конкурсу Караяна, было очень много групповой работы, чтобы все знали свои партии. Потому что программа была сложная. Там и Шостакович и Чайковский, и оркестр на конкурсе был самый младший. Все остальные были студенческие до тридцати двух лет. Фактически студенты вузов. А это был школьный оркестр.

Он не определял лучших-худших учеников, он всех учил, всех готовил. И на групповую работу — первые скрипки, вторые скрипки, он назначал заниматься концертмейстера группы. Сам не присутствовал на групповых репетициях. Он так, из коридора подслушивал. В порядке ли? Воспитывал самостоятельность. Все знали, что он где-то рядом, но все равно — не было шуток, не было какого-то разлада, а была работа. Конечно, он проверял потом результат, и на репетициях общих — что надо доделать, что как дальше. Так что занимались они очень, очень серьезно, ну и результат получился.

И потом после конкурса, после этой премии он мне говорил, что до конкурса немножко сомневался — идет правильным музыкальным путем, правильно ли его понимает? Победа утвердила его музыкальную правоту, и дала следующую основу дальнейшей жизненной работы. Это событие очень глубокий след оставило в его жизни. Ну и конечно, счастье.

Я не могу сказать, что работая в разных местах, он какие-то свои основы создавал, чтобы в дальнейшем там работать. Просто работал, как он может. Все делал своим пониманием, и Петербург он любил безмерно. Потому что очень глубокие корни, связи.

Его папа учился в Петербургском университете, наши многие музыканты литовцы. Ректор нашей консерватории Карнавичюс был сыном композитора Карнавичюса, и даже родился в Петербурге. Отец Карнавичюса был студентом Римского-Корсакова по композиции. Что может быть глубже! И это большое-большое музыкальное искусство, традиции Петербурга и Москвы, сидели в нем очень глубоко. Но потом он работал и по всей Европе. Он вообще за свою жизнь создал около десяти новых оркестров, и эти все оркестры не распались, они существовали. Например, Петербургский оркестр начал свою жизнь от Петербургской консерватории. И то же самое в Москве было. Ректора консерваторий пригласили его быть руководителем оркестров. И с Петербургским оркестром, будучи еще в консерватории, они давали гастроли в Соединенных Штатах. В Нью-Йорке, там где они играли, были замечательные рецензии, было признание.

Когда они вернулись, весь город обратил внимание на этот оркестр. Саулюс тут много выступал. Во всех залах. Это был шаг к Эрмитажу. К этому, как я говорю, святилищу искусства.

Михаил Борисович фантастический директор. Но началось все еще при папе его. Он пригласил Саулюса, потом все перешло сыну. Его Михаил Борисович назвал “Музыкальным экспонатом Эрмитажа”. И я вчера рассказывала на этом концерте Воспоминания и Чествования, что в 1952 году, когда Саулюс закончил литовскую консерваторию, Карнавичюс посоветовал его курсу ехать в Петербург на экскурсию. Потому что сам Карнавичюс был корнями отсюда, он знал город, и знал что это за объект для посещения.

Конечно, они посмотрели город и Эрмитаж. В Эрмитаже муж поднялся на третий этаж, и попал в этот Белый павильон. Он так был ошеломлен красотой, изяществом и таким архитектурным чудом, что подумал, как бы хорошо было тут услышать Моцарта. Прошло пятьдесят лет, оркестр консерватории стал оркестром Эрмитажа, играл в его залах, и в этом Белом павильоне муж дирижировал Моцарта. Он работу оркестра приурочивал к концертам. Они проходили в разных экспозиционных залах, и даже в подвале, где есть зал с Юпитером. Муж сказал, — Юпитер? У Моцарта симфония “Юпитер”! Его все время что-то подталкивало, и он был безмерно счастлив. Потому что он создавал, и это воплощалось. Так что с Петербургом связана дружба пожизненная. И вот вчера теплота этого вечера, отношение людей к нему было такое теплое, такое светлое, что мне казалось что он с нами.

Работая в разных странах с разными людьми и музыкальными коллективами, он создавал все это, не думая о будущем. Он сейчас делал, сейчас это происходило. Во многих европейских странах было много интересных ситуаций, но еще нельзя обойти Москву. Он в Москве после Вильнюса кончил аспирантуру, и было представлено что к профессуре он должен был написать диссертацию, там защитить. У нас так сложилась жизнь, что я тоже закончила московскую консерваторию у Мстислава Леопольдовича. И потом дружба эта продолжалась всю жизнь.

Одну шутку вспомнила. Мстислав Леопольдович не искал слова. Сразу у него вспыхивала бомба. И в 70-е годы, когда мы уже играли, когда мы уже выступали в Большом зале консерватории, успех оркестра был таким, что московская филармония создала абонемент нашего оркестра. И мы играли около двадцати концертов в сезон. Это много.

Информация распространяется сразу. И однажды (это было в 70-е годы, я уже не была студенткой) за кулисы приходит он, Мстислав Леопольдович. Они знали друг друга, но вместе не играли. Муж приглашал, и очень много играл с молодыми. Это были Спиваков, Башмет, Гидон Кремер. Все молодые, выросшие вместе. Он с молодыми очень много играл, а ведущие — Мстислав Леопольдович, Давид Федорович, Святослав Рихтер, они были, но с нами еще не играли. Мстислав Леопольдович приходит к мужу, мы уже были женаты, мы в 67-м поженились, и говорит: «Саулюс, почему ты меня не приглашаешь?» Муж говорит: «А потому что Вы мне не партнер». «Как это я тебе не партнер? Что такое?» И Саулюс говорит: «Вам партнер Мравинский, Караян». Начал ведущих дирижеров называть, выпустил воздух из баллона. Так они договорились. После он через директора филармонии получил связь, и потом очень много в жизни вместе играли. Очень много.

Ну и конечно такие фамилии как Менухин, который начал в Петербурге. Но потом Менухин хотел дирижировать мессы и такие сочинения, которые было немного сложновато организовывать, он с Менухиным здесь в Петербурге, с оркестром консерватории оставил эту работу, но потом связал и с Литвой. Потом мы с Менухиным по всему миру около пятидесяти концертов сыграли. Это музыкант, человек всей земли.

Успех происходящего муж воспринимал очень просто. Когда к нему приходили какие-нибудь молодые музыканты, или кто-то, и говорили — вот у меня были концерты в Германии, или где-то, такой успех, такие рецензии и все так хорошо. Муж выслушивал, и спрашивал: «Хорошо, а второй раз пригласили?» И очень много таких вот ситуаций.

Может быть даже так. Муж за успехом не рвался, но был очень горд тем, что мы многократно выступали на Зальцбургском фестивале еще при Караяне. Для мужа это было большим знаком, что он делает все правильно, и в одной рецензии зальсбуржцы написали — мы слушали музыку Моцарта такой, как будто Сондецкис сидел у Моцарта в гостях.

Еще из таких уникальных случаев было — с его конкурсом была шутка. Когда он участвовал на конкурсе Караяна, чтобы дети чувствовали и вели себя хорошо, он приводил такой пример — держал баттуту, и говорил: “Посмотрите — если бы я боялся, и рука бы дрожала, то конец баттуты прыгал бы. Он не прыгает”. Дети успокаивались.

И на заключительном концерте, уже после награды, они должны были играть восьмой квартет Шостаковича. Впервые этот квартет для камерного оркестра приурочил Баршай, но мужу не очень понравилось. Потому что там есть наверху такое место для виолончелей трудное, и Баршай сделал его для концертмейстерши, а муж делал для всей группы. В группе виолончелей играли только мои ученики, и я могла с ними поработать.

Мы хорошо сыграли, они хорошо сыграли, все было хорошо. На заключительном концерте Караян должен был дирижировать общим оркестром. Он сказал что артисту который выходит на сцену, нельзя быть на публике. А у него было свое место в первом ряду. Оркестр готовится выйти, муж стоит ждет за кулисами, и вдруг ему кто-то стучит по плечу. Он оглядывается — Караян. «Маэстро, подождите, я иду в публику». Он пошел, сел в первый ряд, в оркестре паника. Вышел сам маэстро! Потому что на жюри он не сидел. Там были такие очень серьезные люди. И музыкант и его ассистент, он никогда не сидел в жюри, но на заключительном концерте он дирижировал.

Муж выходит на сцену, и видит что в оркестре паника. Он вот эту палку показывает. А квартет начинается та-ти-та-там, D.Es.C.H, инициалы Шостаковича. И это нужно играть пианиссимо. Муж показывает вступление, смычки двигаются, и нет звука… Он переживает: «Но что сейчас подумает Караян! Дал первую премию человеку, который дирижировать не умеет!» Спас ситуацию контрабасист. Он уже был немножко старше, уже не школьник, студент консерватории, и он тихо-тихо начал это вступление играть. Потом дети включились, и все пошло. Ассистент Караяна потом на приеме сказал: “Маэстро, Вы знаете, я должен признаться, такого пианиссимо я не видел в жизни!”

Это имело последствия. Потом мужа приглашали в жюри конкурса, потом его пригласили дирижировать Караяновским оркестром. Знаете, двери сами открывались. Он не мчался за ними, он старался, старался делать как он может.

Школы своей не оставил, У него были замечания. Во-первых, он твердо убежден, что быть дирижером можно только начав с детских оркестров. Детей нужно научить слышать, понимать.

Потому что были такие не очень правильные истолкования. Например, у духовиков. Они видят ноту, и дуют её. А в это время происходит что-то в оркестре. Надо все слышать. Быть в ансамбле. Нельзя быть солистом. А нас в наше время, в мое время, воспитывали всех солистами. И приходили все солисты в оркестр, а в оркестре солисты не могут. Не могут удержаться!

Могу рассказать то, что вообще неизвестно. Первый оркестр Саулюс создал еще будучи студентом. В литовской консерватории из педагогов. Там сидели и студенты, но в основном педагоги. Замечательные музыканты, большие авторитеты, И что началось на репетициях? Началась война между педагогами. Один говорит — белое, другой говорит — черное. Так, нет, по другому! И муж понял, что оркестр нельзя создавать из больших личностей. Надо создавать из нормально играющих людей. И знаете, что еще было на виду — характер человека. У нас даже была такая поговорка — не важно как играет, важно чтобы был хорошим человеком.

Это шутка. Но когда принимали в оркестр, вот например этот литовский камерный — создан из собственных учеников. То есть я играла, мои студенты все. Муж работал со школьным оркестром, все были его ученики. И даже в рецензиях, в той же Германии, обратили внимание на это, и сказали — единственный оркестр в мире, созданный из учеников. Такого ну вот не случалось просто. Эти рецензии были всюду очень хорошие. Я сейчас привожу в порядок архив мужа, чего там только нет…

Когда уже с камерным оркестром в Петербурге и Москве была известность, Мравинский пригласил его сыграть симфоническую программу с оркестром во время его столетнего юбилея. И это был первый симфонический оркестр в его жизни. Он очень волновался. Я знаю, он очень готовился к этому. Но слава Богу, все, все прошло.

Вы знаете, когда он работал с оркестрами, работа с которыми начиналась как случайные встречи, она в основном всегда потом продолжалась. Но много было приглашений первый раз. Когда он приходил к незнакомому оркестру, симфоническому, сто людей сидит, надо с ними работать, надо их как-то соединить в общую идею. И потом, когда все получалось, он был очень счастлив от этих успехов.

Вот вчера я сидела на концерте, и я чувствовала вложенную работу, идеи в исполняемой музыке. Я чувствовала все время его. Его.